Я помню, как родилась песня “Дай, Боже, радостi”. Есть там такие слова:
У бiлої заздростi — бiла печаль,
У чорної — чорний весь свiт.
У бiлої заздростi — щирiсть в очах,
У чорної — схована злiсть…
Дай, Боже, до старостi
Не знати чорної заздростi,
Дай, Боже, не заздрить нiкому!
Дай, Боже, радостi, свiтлої радостi
Кожному серцю i кожному дому!
В половине третьего ночи меня будит телефонный звонок. Cнимаю трубку, слышу взволнованный голос Назария Яремчука, с которым мы очень дружили: “Андрюша, с этой песней я готов умереть! Вот послушай… Если умру, чтобы она звучала”. Премьера
Семья Демиденко (слева направо): младший сын Василий, мама Надежда Николаевна, отец Петр Акимович, старший сын Андрей
этой песни была в Нью-Йорке перед 20-тысячной аудиторией. Пять раз бисировалась!
Семья Демиденко (слева направо): младший сын Василий, мама Надежда Николаевна, отец Петр Акимович, старший сын Андрей
— А о его болезни как узнали?
— По телефону. Он позвонил из Канады: “Был рак — свеженький-свеженький. Все удалили, почистили. Завтра буду в Киеве. Встречай в гостинице “Украина”, номер 320. Будем работать!”.
На другой день я и Тамара Стратиенко (народная артистка Украины, диктор телевидения) пришли к нему в номер. Выглядел Яремчук очень больным — худой, прозрачный — получеловек-полутень. Но дух, энтузиазм оставались, словно у здорового.
Денег у него не было. Я брал его на гастрольные концерты по Украине. Начали в Киеве, а закончили во Львове. Все известные артисты (человек 12, не буду называть их имен) выступали под плюсовку, то есть под фанеру. Он единственный, кто пел под минус, вживую. А после концерта хватался за живот и мучительно стонал. Я его ругал: “Что ты делаешь, дурак?! Не можешь, как другие, под фонограмму сработать?”. А он завывал от боли и говорил: “Не могу, Андрюша, еще хуже будет”.
Когда он приезжал в Киев, сразу звонил мне, композитору Александру Злотнику и Людмиле Пацуновой, режиссеру дворца “Украина”, — мы были его самыми близкими друзьями. Помню, после операции выступил на “Спiвочому полi” в Киеве с песней “Дай, Боже, радостi”. Выглядел довольно оптимистичным. Через месяц приезжает в Киев на консультацию, звонит: “Надо срочно встретиться”. Он всегда говорил по-украински, а тут неожиданно сказал на русском: “Андрюша, жизнь кончилась. Все! Давай выпьем, потому что не знаю, увидимся ли мы снова”.
Положили Назария в больницу. За несколько дней до смерти ему не давали никаких наркотиков, потому что бабки сказали: “Чтобы душа попала в рай, их нельзя принимать, Богу они неугодны”. И он страшно мучился от боли. Позвонил мне с чьей-то мобилки: “Умоляю, сделай что-нибудь, если можешь!”.
Хоронили в Черновцах. В гробу губы у него были искусаны, а руки в глубоких, до крови, отметинах от ногтей. Я нес гроб справа, за мной — Дмитрий Гнатюк, слева — Василий Зинкевич… Мы несли его от филармонии до университета, где он окончил географический факультет. Останавливались через каждые 200 метров, опускали гроб на стулья, чтобы люди могли постоять возле него минуту. Народу на всем пути было столько, сколько я не видел потом на похоронах даже выдающихся людей.